Время не убегает, не течёт – оно разламывается на куски, раскалывается глыбами.
Всё началось ночью во вторник Светлой Седмицы. Был яркий день, хорошие гости, мы много гуляли и вкусно ели. Вечером я принимала ароматическую ванну, и всё было идеально воссоздано для чудесных и новых переживаний. И пришла ночь – я вставала каждые пятнадцать минут с ноющим животом, но боль эта была приятной, радовала, делала счастливой – вот он, наконец, самый желанный момент моей жизни! К утру уже было невозможно уснуть – мысли, ожидания, восхищение…
Целый день я посвятила идеально устроенным родам – пила тёплое молоко с шафраном, чай из листьев малины, принимала ванны с лавандой и шалфеем, легкий дымок аромалампы, звуки текущей воды и океана, растягивание на мяче, медитация с ощущением себя, как раскрывающегося цветка… На закате мы с мужем гуляли три часа по парку, он массировал мне спину на каждой схватке, мы смеялись и обнимались – и это было настоящее счастье. Но боль и промежутки между схватками не увеличивались, к вечеру я все же решила поехать в роддом.
По пути мы слушали любимую музыку, пели во весь голос, планировали пить каппучино и веселиться всю ночь до прихода настоящей боли. Но, конечно, страх пересилил спокойствие, и именно он сдал меня в руки стерильного и пустого роддома.
И вот тут началось страшное: вскрыли воды без спросу из-за моего бешеного давления, постоянные проверки и растягивание пальцами тугой шейки, куча крови, вонючие подклады, сиротливая струйка воды из душа, десятки минут лёжа на спине с измерителем сердца… После окситоцина, на который я не подписывала бумаги часа два – и каждые пять минут ко мне ходили делегации всех подряд, уговаривая “не мучить ребенка” – началась настоящая боль. Отупляющая боль без права остановиться и подумать – некогда. И не о чем думать, и незачем. Всё это происходит наяву, и никто не согреет, не перебросит на себя хоть долю этого труда, который оправдан, но не в этот момент. Чья-то любовь, молитвы и переживания – где-то не здесь. А тут – работа без передышки. И всё наоборот: от привычки заглушать боль съёживанием, задержкой дыхания, как будто пережидая зверьком – приходится отказываться и раскрываться навстречу этой неизвестности, стремиться к ней распростёртыми объятиями, глубоко и спокойно дышать, любить. Мы не привыкли любить то, что причиняет боль, то, что хочется презирать. И ребёнок тут не при чём – ради него я способна на всё…
Приходило мучительное утро, и уже пели птицы – но не было ни сил, ни желания делания, только обычная человеческая усталость. Ведь двое суток без сна, без воды, которую запрещала пить медсестра-надзирательница, сквозь сон рычавшая “Быстро отошла от крана!” — горло охрипло, губы слиплись, и я растворилась в пустоте…
КЕСАРЮ КЕСАРЕВО…
Боль – странная штука. Вне её, все эти введения капельниц, проколы, кровь, катетеры, заглядывания внутрь казались бы нестерпимыми. А в родах всё остальное настолько притупляется, что просто становится неважным. Заснула на кровати – очнулась стоя под душем и с капельницей в руке. Одно я ощущаю – негодование и унижение. Акушерки проверяют нас лениво и сонно, как проснувшиеся затемно доярки, заходящие в хлев. Эти постоянные подклады с темными пятнами: брать тут – бросать туда. Сдувшиеся мячи, призванные облегчить состояние рожениц – я сажусь на него, долго пристраивая подклад, чтобы не съехал – и тут же улетаю под высоченную кровать. Воду пить нельзя – дерущее горло, от глубокого дыхания в нем будто всё склеилось – вместо воды предлагают горькую жидкость для полосканий. Тусклые струи воды в душе, разлетающиеся капли, влажность. Неуютно. Неприятно. Одна девочка уснула – уже не покричать, громко не подышать. Боже – я совсем одна!
К рассвету я понимаю, что во мне, как будто набирая обороты, рождается огромная сила и сотрясает меня всю. Это они, это потуги! Зову акушерок – они собираются вокруг меня толпой, с какими-то невесть откуда взявшимися студентками, и каждая не преминёт в меня погрузиться своими пальцами и с отсутствующим видом там что-то нащупывать. До полного раскрытия ещё несколько сантиметров! Я говорю, что больше ждать не буду и хочу родить. Меня укладывают на кровать, пристегивают датчики и на каждой потуге раскрывают вручную. Это больно и много крови.
И вдруг – такое исцеляющее и отрезвляющее движение холода! Это мой мальчик, он уже идёт ко мне, я это знаю, он опускается! Держат ноги и помогают приподняться на потуге. Я тужусь, тужусь, несколько раз – потом я слышу нервный писк аппарата, измеряющего пульс малыша и вторящий ему тонометр на моей руке: сердце мальчика замедляется, а моё давление переваливает за 200. Акушеры начинают беспорядочное движение вокруг меня, а я кричу, что это роды и все может быть – давайте продолжать рожать! Но меня не слышат – погружают руки и запихивают мальчика обратно, я чувствую снова этот холод, но уже в обратном направлении…
Все происходит очень быстро: катетер, подпись на кесарево, перенос на каталку, долгие-долгие серые потоки с крошкой, анестезия, схватки уже не чувствуются – только желание поскорее всё завершить и поцеловать малыша.
Прости меня, мой мальчик, я сделала всё, что могла.